«Мамо, мене в школi залякували двi з половиною години. А зараз я помираю, бо не мiг тобi сказати...»

Трагедия произошла в одном из сел Николаевской области: 12-летний мальчик повесился на бельевой веревке. Четыре месяца его мама добивается возбуждения уголовного дела против директора школы, в которой учился ее сын, а заодно и милиционера — местного участкового. Она уверена: именно они довели ребенка до самоубийства.

«Более рассудительного и спокойного ученика трудно было найти»

У семиклассников перемена — из класса шумно вываливается целая ватага мальчишек. Еще недавно Олег (имя изменено) учился вместе с ними.

 — Вон там его парта, — показывают ребята. — А зачем вам?..

 — То, что произошло в конце нынешней весны, по-моему, уже стали забывать, — грустно говорит завуч школы Ирина Александровна. — Что с них возьмешь? Дети…

С Ириной Александровной мы беседуем в ее небольшом кабинете, куда 11 мая местный участковый как раз и вызвал набедокурившего шестиклассника.

 — Вот тут Олег сидел, — пододвигает мне стул завуч, — а там — директор школы, у самого окна — участковый. Когда милиционер назвал фамилию Олега, я ушам своим не поверила. Как такое может быть? Более рассудительного и спокойного ребенка трудно найти. К тому же и учился он хорошо. Если кого ставить в пример другим, то уж точно Олега.

Завуч рассказывает, что, появившись на пороге ее кабинета в тот майский день, милиционер держал в руках какое-то заявление.

 — Здешнее сельхозпредприятие, на чьем балансе находится сельский дом быта, решило это здание перепланировать под жилой дом, — вводит меня в курс дела Ирина Александровна. — Постоянной охраны на стройке не было, и весной кто-то учинил там погром — разбил окна, испортил металлопластиковые межкомнатные двери. Начальник местной структуры, отвечающей за сохранность объекта, отнес заявление в милицию с просьбой найти виновных, чтобы те возместили ущерб. Помнится, к заявлению была подколота записочка с фамилиями, видимо, сторожа уже успели провести свое расследование. Кто-то якобы видел на стройке школьников, поэтому в той записочке — фамилии троих наших учеников. Как потом выяснилось, третий попал в список по ошибке, а вот Олег и его одноклассник Саша нам признались, что заходили «подуреть» в недостроенное здание.

Шестиклассников опрашивали по очереди. Первым на беседу с участковым вызвали Олега. Позже, в предсмертной записке, он пожалуется маме: «Меня в школе запугивали два с половиной часа».

 — Нет, — не соглашается Ирина Александровна. — Я сама мама, разве позволила бы запугивать ребенка?!

К сожалению, в день моего приезда директора школы в селе не оказалось, его вызвали в район. Но от корреспондента директор не скрывал, что лично предупредил Олега: «Если твое поведение не изменится, дело может закончиться спецшколой».

«Кто же знал, что мальчик так отреагирует? — сказала завуч. — На эту стройку, кстати, заходили многие. Рабочие вообще организовали там себе место, где можно выпить-закусить, иногда ходы в дом открытыми оставались. Вот дети и устроили себе площадку для развлечений, куда частенько наведывались. И все бы хорошо, если б имущество не испортили. Олег юлил, выкручивался во время разговора с участковым: мол, окно разбил нечаянно, когда соревновались с Сашей, кто дальше камень бросит. А крепкие двери, дескать, наверняка поломали взрослые — им с другом разве такое под силу?»

 — Вот вы говорите, два с половиной часа Олега здесь мучили, — нервничает Ирина Александровна. — Получилось как? После второго урока участковый начал опрос, а тут телефонный звонок — милиционера срочно куда-то вызвали, и директор его повез. Мы с Олегом остались их ждать. Не знаю, может, минут сорок или даже час вдвоем с ним здесь оставались. Чтобы отвлечь мальчика от неприятных мыслей, я завела разговор об экзаменах — в тот день у шестиклассников проходила итоговая тематическая аттестация по истории, и я поинтересовалась, как Олег с ней справился. «Не тяжелые вопросы?» — спрашиваю. «Да нет», — махнул рукой. «Не списывал?» — смеюсь. «Что вы, я очень хорошо подготовился», — улыбнулся в ответ. Он не был испуган, держался очень уверенно, даже шутил. Но, представляете, когда позже писал предсмертную записку, вспомнил о нашем разговоре и специально для меня там добавил: «А насчет тестов я все-таки соврал. Списал ответы».

Ирина Александровна отворачивается, чтобы я не видела ее слез.

 — Участковый, конечно, поставил Олега перед фактом, что родителям придется возместить причиненный ущерб, — вспоминает педагог. — Сумму точно сейчас не припомню — то ли по три тысячи гривен с каждого, то ли десять тысяч на двоих. После смерти мальчика уже никто денег ни с кого не требовал, об этом как-то забыли… И еще важный момент: когда Олег выходил из моего кабинета, он в дверях столкнулся с Сашей, которого еще только собирались опрашивать. «Держись, правду им не говори», — бросил Олег с улыбкой. Это он так юморил…

«Паренек, усевшись под высоченным тополем, стал писать… завещание»

В Очаковском райотделе милиции огорчились, узнав, по какому вопросу к ним приехал журналист.

 — Майор Краснов уже не работает участковым в том селе, — объясняет мне дежурный офицер милиции. — Его перевели в другое место. Да и кто бы выдержал шквал обвинений, который на него обрушился? Алексей человек еще молодой, сорока нет, а от всех этих неприятностей уже седым стал. Обвинения в доведении ребенка до суицида — это ведь не шутки. Краснов с гипертоническим кризом попал в больницу, половину лета на больничной койке провел. Родители Олега требовали возбудить в отношении нашего коллеги уголовное дело.

Расследованием обстоятельств самоубийства школьника несколько месяцев занималась областная прокуратура, и в возбуждении уголовного дела заявителям отказали. Но село есть село, людям, как говорится, платок на роток не накинешь. «Если б у тебя были свои дети, ты бы понимал, что такое ребенок», — корили участкового сельчане. Да, своих детей у майора нет, и что с того? Судить его за это? Алексей Краснов в той школе частым гостем был, ведь прожил и проработал в селе десять лет.

Сейчас ему ставят в вину, что на беседу в школу не пригласил маму Олега. Но ведь закон позволяет сотрудникам правоохранительных органов опрашивать детей в присутствии педагогов… А вообще мы все очень переживаем и сочувствуем родителям, потерявшим единственное дитя.

В отличие от Олега, Сашу опрашивали в присутствии его мамы. Вроде бы мальчишка сам позвонил домой и попросил ее срочно явиться в школу. «Никто не мешал Олегу поступить так же», — оправдываются сейчас педагоги.

 — Так-то оно так, да не совсем, — берется объяснять мне Майя Горчишная, жительница села (по просьбе женщины ее имя и фамилия изменены). — Во-первых, Саша — крестник директора школы. Во-вторых, Сашин папа очень неплохо зарабатывает, так что возместить убыток для его родителей не составляло особых проблем. А вот Олежкина семья живет намного скромнее: мама не работает, отчим перебивается случайными заработками. Выложить в один момент три или пять тысяч? За это, Олег понимал, с него дома три шкуры сдерут.

 — У меня в одиннадцатом классе начинался урок, а Сашу с Олегом участковый собирался вести «на место преступления», — мысленно возвращается в тот страшный день завуч. — Но Олег сбежал. Бросил дома портфель и, не сказав маме ни слова, исчез. Она видела сына, но поговорить с ним не успела. Участковый через час явился к ним домой и спросил, где Олег. «Плохо, что не знаете», — сказал. Сообщил, что провел с их сыном беседу в школе и что придется платить за разгром в сельском доме быта.

Дальше события разворачивались так: мама Олега позвонила сыну на мобильный, плакала, требовала сказать, где он. Мальчик спокойно ответил: «Мам, я гуляю». И больше на ее звонки не отвечал. Отойдя от села на два километра, паренек уселся под высоченным тополем и принялся писать… завещание. Какие-то распоряжения доверил телефону, начитав их на диктофон, какие-то — записал на бумаге.

Вот часть его страшного послания: «Мамо, я рiшив повiситись. Я помираю. Iз-за того, що не мiг тобi сказати про це. Ти б кричала на мене, била. Як же не хочеться лишати вас! (Плачет.) Дощ iде, чуєш? Оту канатку, що ти вiшала на нiй бiлизну, я одiрвав — зараз на нiй повiшусь. Хочу тобi сказати, що Саша не винуватий: я старший, а тому мусiв про це все подумати. I ще одне — на моїй поличцi лежить велика нова енциклопедiя, у нiй сховано 113 гривен, що я збирав на комп'ютер, — вiзьми їх на похорон. У бабусi лежить мiдь, нехай тато здасть, а грошi подiлить: половину вiзьме собi, а половину вiддасть Вадику, ми з ним разом той метал вишукували. Втiм нi, Вадику вiддайте навiть бiльше, це буде по- дружньому. Не запрошуй багато людей прощатися зi мною, не траться. Знай: мене в школi залякували двi з половиною години. Прощавай, мамо!»

Получается, он боялся идти домой?

 — Я с самого начала знала, что Олежкины слова «ты бы, мам, кричала, била» многие попытаются использовать против его родителей, — горестно вздыхает Галина, человек, близкий семье повесившегося мальчика. — А вы бы на своего ребенка в такой ситуации разве б голос не повысили? Погладили бы по головке? Но я вам со стопроцентной уверенностью говорю: в этой семье ремень не считали лучшим способом воспитания. Хотя детей, случается, бьют и министры, и кандидаты наук. Мама всегда могла Олегу помочь, но в тот день надеяться на ее понимание ему не приходилось: мальчик знал, как плохо дома с деньгами — каждая копейка на счету. Отдать за его глупые выходки три тысячи гривен? Такая сумма непосильным бременем легла бы на плечи родителей. Вечером вернется с работы отец, пойдут слезы, упреки. Вот и предпочел бельевую веревку этому вечернему разговору. Причина — не сама ситуация, а Олежкина оценка этой ситуации. Эмоциональная проблема обесценила всю его маленькую жизнь. Других способов ее решения в силу небогатого своего опыта мальчик не представлял.

«Я так хотел комп!»

Большинство сельских учителей, наоборот, считают: причины смерти школьника все-таки следует искать в семье. Если есть куда возвращаться со своими неприятностями, если дом — это действительно дом, где ребенка поймут, пожурят, но простят, он никогда не решится на крайний шаг.

 — Мама Олега развелась с мужем, когда сынишке еще и года не исполнилось, — рассказывает одна из учительниц. — До его семи лет мать и сын были одним целым, даже спали в одной кровати. Потом появился отчим. Пусть он хоть золотым будет, но разве это не травма для мальчика, привыкшего, что мама принадлежит только ему?

Поначалу новый папа даже в школу прибегал заступаться за Олежку, если у того одноклассники отнимали мяч. Мы тогда радовались: ну настоящий отец! Когда же в пятом классе на переменке однажды зашла речь о родителях, Олег признался, что обожает маму. «А отца?» — уточнил учитель. Знаете, каким был ответ? «Терпеть не могу». В 12 лет дети еще очень зависят от привязанностей в семье и очень боятся чем-то огорчить родителей, вызвать их гнев и укоры.

Ситуация с разбитыми окнами стала последней каплей. Загнанный в угол мальчишка решил уйти из жизни. Ребенок, даже чувствовавший ежеминутную заботу, на самом деле оставался внутренне одиноким и ничем в этом смысле не отличался от ребенка из неблагополучной семьи…

Была еще одна маленькая записочка, найденная в кармане Олега. «Я так хотел комп!» — зачем-то написал он в свою последнюю минуту. Будто мама не знала… И что его привлекало в компьютере? Стрелялки и бродилки? Диски с новыми мирами, которым угрожает уничтожение? Или стремился в интернет, потому что тот соединяет людей? Мы уже никогда не получим ответов. Но раз придется отдать за разбитые окна отложенные на заветный комп 113 гривен, то смысл жизни утрачен.

Психолог Эмма Житник из Николаева подчеркнула в разговоре с журналистом «ФАКТОВ »: беда случилась в самом конце учебного года, когда накопилась усталость, ребятам уже не хочется открывать учебники, а впереди самое тяжелое — контрольные, аттестации. Учителя нацеливают на успех, родители ждут хороших оценок — ребенок находится в состоянии стресса. «Случись все месяцем раньше или позже, — считает психолог, — у парня хватило бы сил принять более разумное решение».

Я уже уезжала в Николаев, на автобусной остановке ждала маршрутку. Узнав, что разбираться в смерти Олега в село приехал журналист, одна женщина жарко зашептала мне на ухо свою версию.

 — Рядом — археологический заповедник «Ольвия», античная греческая колония. Вы, кстати, успели осмотреть наши достопримечательности? — сыпала вопросами пенсионерка. — Древнее городище и могильник возле села Козырка. Это огромная неохраняемая территория, туда все наше село ходит на нелегальные раскопки. С ночного промысла кормятся чуть ли не в каждой хате. Вы, наверное, слышали про черных копателей? Археологические хлопоты обычных крестьян — дело для нас привычное. Многое уже из земли, конечно, выгребли, но и осталось еще немало ценного. Отчим Олега тоже подкапывал. Так в селе, по крайней мере, поговаривают. А осквернение могил — самое страшное перед богами преступление. Не тревожь сон мертвых, проклянут! Но когда нет на кусок хлеба, разве об этом думаешь?..

 — Вы же сами сказали, что на раскопки ходит все село…

 — А я вам отвечу. Бабушка мальчика работает в заповеднике, много лет там трудилась и его мама — они люди культурные, просвещенные, не чета темным колхозникам. С них, видите, и спрос другой. Поняли мою мысль?..

Мама Олега не захотела встретиться с журналистом.

 — Не верю, что с помощью прессы можно привлечь к ответственности виновных в смерти сына, — сказала она мне по телефону. — Ребенка мне не вернут. Что толку в ваших публикациях? К нам в село приезжали с центральных телеканалов, потом выходили передачи, но это лишь каждый раз новую почву для пересудов давало…

«Мамо, мене в школi залякували двi з половиною години. А зараз я помираю, бо не мiг тобi сказати»